К отцу своему, к жнецам - Роман Шмараков

36

Досточтимому и боголюбезному господину Евсевию Иерониму, пресвитеру Вифлеемскому, Р., смиренный священник ***ский, – о Христе радоваться

«Восстани, слава моя, восстани, псалтырь и гусли. Час уже нам восстать от сна, ибо ныне ближе наше спасение, чем когда мы уверовали». Ныне указана нам стезя, отворена дверь, уготована трапеза, глас горлицы слышен: стезя странствующим, дверь неимущим, трапеза голодным, глас горлицы друзьям. Ныне многие возвещают Христа торжествующего, и глас их в концы вселенной проходит: меж ними страшусь открыть уста, не могу молвить слово, не знаю, откуда начать. Лучше мне, взяв в пример евангельского слепого, сесть при пути и, по шуму небесному уразумев, что воскрес Иисус, последовать за другими любовью, последовать радостью, вопия: «Сыне Давидов, помилуй меня!»

Поутру мы отслужили праздничную мессу и, собрав лучших, кто оставался в замке, выехали из него, предводительствуемые управителем замка, почтенным и мудрым рыцарем, дабы встретить едущих из монастыря на пути. Мы перешли реку и стояли на поле до того часа, как солнце уже поднималось к полудню, когда увидели нашего господина с его людьми, которые двигались в прекрасном строю, и их латы и шлемы сверкали, а щиты гремели и блестели. Мы же взирали на них, сколько было силы, ибо наше сердце хотело видеть дальше, чем ему позволяли глаза, и видели, поскольку это уже можно было различать, что воины сидели на хороших конях, взятых не на нашей конюшне, что лица их опалены иным солнцем и что – увы, увы, наша скорбь и сетование! – возвращается куда меньше, чем уходило. Господин же наш, которого можно было узнать издалека по его величественному виду и доспехам, горящим, как золото, выглядел здоровым, и мы воздали Богу хвалу за то, что Он вывел его невредимым из всех опасностей, порождаемых войною. Когда были даны благословения и все известились друг о друге, мы следуем за господином к нашему замку, врата коего открыты и мост опущен. Люди, теснящиеся при входе, увидев нашего господина, хвалят и благодарят его, нарицая великим победителем, и желают ему долгих лет, он же посреди народа тихо едет на своем прекрасном коне, в богатых доспехах, с величанием и почестью, кланяясь на обе стороны, так что несравненная сладость и отрада даются всем – видеть во славе того, кого они почитали мертвым и успели оплакать. Народ окликает шествующих воинов, спрашивая их о здравии, и заглядывает в шедшие за ними телеги, дивясь множеству привезенного добра; те же, кто по болезни или по стыдливости не мог покинуть домов, «гудят при входах и на порогах», глядя из окошек или из всякой щели и скважины, какую могут найти, по немногому представляя многое, воображением помогая глазам и одним глотком пытаясь утолить двухлетнюю жажду. Что до госпожи, то она ожидала в башне, а когда известилась, что супруг приближается к ее покоям, то вышла навстречу, приветствуя его с великой любовью; он взял ее за правую руку, поцеловал и отвечал ей нежно и со всякой учтивостью; и был этот день воздаянием за все прежние дни для каждого под этим кровом.

Ныне же отряхнем с себя прежнюю скорбь, ибо упразднил ее Господь, и оставим прежний плач и вопль, ибо они миновали, и воздадим Господу за все, что Он воздал нам: пойдем стезею послушания, внидем дверьми милосердия, приступим к трапезе, предлагаемой мудростью, да стяжаем радость и мир, кои обещал Бог любящим Его.

37

Досточтимому и боголюбезному господину Евсевию Иерониму, пресвитеру Вифлеемскому, Р., смиренный священник ***ский, – о Христе радоваться

Вот уже Феб, как выражаются поэты, неспешным своим ходом от Фриксова овна подошел к пламенному Раку, а у нас все нет достоверных известий о том, что свершили и претерпели вернувшиеся к нам из Святой земли. Удивительно это: больше слухов носилось по нашему дому в ту пору, когда для них всюду была узда и нигде – шпоры. Слава, однако, хоть и порождается доблестью, не наследует от нее свойства покоиться в самой себе: ей, как огню, требуется неустанно бежать дальше, чтобы не умереть. Ты легко поймешь, какие чувства я питаю, так что мне не нужно ни изъяснять их, ни оправдывать их чрезмерность; видя, что ни один из вернувшихся не хочет со мною делиться памятью по доброй воле, я пустился искать того, кто это сделает по настоянию, и преуспел в своем благочестивом любопытстве. Есть один человек, всегда сопровождавший нашего господина на охоте и за море с ним отправившийся; почитавшийся лучшим из ловчих, не побоялся он пучины, как не боялся дубравы; не оказывавший робости перед вепрем, не изменил он себе и перед врагом. К нему-то приступился я сначала с околичностями и похвалами, потом, отбросив их, с прямыми увещаниями и просьбами, а увидев, что его укрепления тверды, повел против них осаду такими речами: «Представь, – говорю, – сколько было на свете мужей, кои прославили себя в своем веке несравненной отвагой и о коих, однако, не слыхал ни ты, ни я, ни кто-либо из ныне живущих, потому что никто не воспел их дела и не предал их свершений письменам, чтобы сберечь для потомства. Такой ли участи хочешь ты для своего господина, чтобы неоплаканными остались его тяготы и вечною ночью покрылись его великие, я уверен, подвиги? А ведь многие из знатных мужей, в коих с мужеством соединялась мудрость, лучшим даром Фортуны и высшею для себя почестью полагали, если был при них человек, одаренный словом, и уповали самого Ахилла одолеть в неувядающей славе». Так, или примерно так, поражая словесным тараном стены его скрытности, склонил я его оказать своему господину несравненную услугу и увенчать его имя бессмертием с моей помощью: ведь он почитает меня кем-то вроде фессалийской ворожеи, умеющей говорить с мертвыми – не о будущем, правда, но о прошлом, что для него не менее чудесно, поскольку не менее темно. Итак, по воскресеньям после мессы обещал он приходить ко мне со своими рассказами – теперь он богат досугом, хотя и не по доброй воле, ибо господин наш с самого возвращения доселе не выказал желания ехать на охоту. Надеюсь, добрый ловчий проявит обычное усердие и память свою обшарит не хуже, чем, бывало, исследовал лесные трущобы: сможет он испытать заново все случившееся на земле и на море, а то, что было упущено в делах, доделать в словах; настал, я думаю, для него час, когда обо всем вспоминать отрадно.

38

Досточтимому и боголюбезному господину Евсевию Иерониму, пресвитеру Вифлеемскому, Р., смиренный священник ***ский, – о Христе радоваться

Расспросив ныне человека, о котором я писал тебе, я узнал, что случилось с ними после их отбытия из замка, совершившегося тому более двух лет, и передам тебе эту повесть теми словами, как услышал от него, отступая лишь в малом, не для изъятия, но для прибавления. Да не оскорбит и не насмешит тебя это письмо, если покажется тебе чрез меру неприбранным и скудным, ибо, помянув слова апостола: «Всякий язык исповедает Бога», я счел неуместным нанизывать на него пронизи и украшать благоухающими венцами.

Итак, когда наш господин, собрав всех своих людей, принявших крест, простился с женой и покинул замок, причем было сказано много речей и пролито немало слез, они ехали от одного места к другому, покамест не достигли Ольнея, где графом Ги был назначен сбор; и там оказалось, что наши люди снаряжены лучше многих и имеют всего в достатке, так что в иных зародилась зависть к нашему господину, когда они видели, как граф Ги благосклонен к нему из-за его попечений. Выехав оттуда через два дня, они добрались до Везеле в бургундской земле, где покоится тело блаженной Марии Магдалины, и молились ей, чтобы она сохранила их и помогла добраться до Святой земли невредимыми. В этом месте они сделали остановку, ибо туда стекалось множество войска отовсюду, и король Франции встретился там с королем Англии. Для всех пилигримов было большой радостью видеть, как между двумя столь могучими владыками царит прекрасное согласие и как все обиды и насильства, когда-либо бывшие между ними, обоюдно преданы забвению и изглажены из памяти ради Гроба Господня и святого города, которому они обязались оказать всю помощь, какую смогут. Король Англии принял там суму и посох, знаки своего паломничества, а король Франции поручил охрану и защиту королевства своему возлюбленному сыну, и это было одобрено всеми его баронами; кроме того, он составил завещание и сделал распоряжения на случай, если море его поглотит: он оставлял много на восстановление и украшение церквей, коим был нанесен ущерб его войнами, и на другие богоугодные дела. В октаву рождества св. Иоанна Крестителя они все двинулись оттуда в город Лион, стоящий на Роне, и достигли его на девятый день, а при переходе мост через реку обрушился под тяжестью народа, и больше сотни человек попадало в реку, и из-за ее силы и глубины иные из упавших не смогли выбраться; от этого дела многие были сильно смущены, ибо увидели в нем знак, что им не суждено вернуться. Но что суждено каждому, о том знает один Бог, Который откроет это в свое время. Из названного города короли разошлись разными дорогами по причине множества людей, которое невозможно было содержать и прокормить в одном месте, ведь все благородные люди Франции последовали в это заморское странствие за королем, начиная с короля Английского: среди пилигримов был граф Фландрский, граф Шартрский, граф Неверский, граф Шампанский и многие другие знатные мужи, исчислить которых было бы большим трудом; что же до простого люда, его число один Бог ведает. Тогда оправдалось твое, о христолюбивый муж, золотое слово, что все страны рождают чудовищ, одна Галлия – мужей: подлинно, нигде не было видано такого цветения доблести, как в те дни, когда это воинство собралось спасти избранную землю и вернуть ей добрый покой. Так вот, английский король со своими людьми пошел по реке в Массилию, город под властью короля Арагонского, где покоится тело св. Лазаря, брата Марии Магдалины и Марфы, который семь лет был в этом месте епископом после того, как Иисус воскресил его из мертвых. В этом городе добрая гавань, почти отовсюду закрытая высокими горами, а в ней много больших кораблей; жители этих мест издавна искусны в корабельном деле, как свидетельствует Лукан, говоря: